Неточные совпадения
Тогда запирались наглухо двери и окна дома, и двое суток кряду шла кошмарная, скучная,
дикая, с выкриками и слезами, с надругательством над женским телом, русская оргия, устраивались райские ночи, во время которых уродливо кривлялись под
музыку нагишом пьяные, кривоногие, волосатые, брюхатые мужчины и женщины с дряблыми, желтыми, обвисшими, жидкими телами, пили и жрали, как свиньи, в кроватях и на полу, среди душной, проспиртованной атмосферы, загаженной человеческим дыханием и испарениями нечистой кожи.
И как жалка своевольная, ничем — кроме
диких фантазий — не ограниченная
музыка древних…
Я открыл тяжелую, скрипучую, непрозрачную дверь — и мы в мрачном, беспорядочном помещении (это называлось у них «квартира»). Тот самый, странный, «королевский» музыкальный инструмент — и
дикая, неорганизованная, сумасшедшая, как тогдашняя
музыка, пестрота красок и форм. Белая плоскость вверху; темно-синие стены; красные, зеленые, оранжевые переплеты древних книг; желтая бронза — канделябры, статуя Будды; исковерканные эпилепсией, не укладывающиеся ни в какие уравнения линии мебели.
Какая-то странная, бесконечная процессия открывается передо мною, и
дикая, нестройная
музыка поражает мои уши. Я вглядываюсь пристальнее в лица, участвующие в процессии… ба! да, кажется, я имел удовольствие где-то видеть их, где-то жить с ними! кажется, всё это примадонны и солисты крутогорские!
Сжатая рожь, бурьян, молочай,
дикая конопля — все, побуревшее от зноя, рыжее и полумертвое, теперь омытое росою и обласканное солнцем, оживало, чтоб вновь зацвести. Над дорогой с веселым криком носились старички, в траве перекликались суслики, где-то далеко влево плакали чибисы. Стадо куропаток, испуганное бричкой, вспорхнуло и со своим мягким «тррр» полетело к холмам. Кузнечики, сверчки, скрипачи и медведки затянули в траве свою скрипучую монотонную
музыку.
Вздохи машины и шум пароходных колес, слившись со звуками
музыки, образовали в воздухе нечто похожее на
дикую песню зимней вьюги.
— Мне кажется, — заговорила она, — разговор наш принимает невеселый оборот… Constantin, сыграйте нам новый этюд Тальберга… Авось звуки
музыки укротят Африкана Семеныча. Орфей укрощал же
диких зверей.
И он, находивший веселие сердца в сверкающих переливах драгоценных камней, в аромате египетских благовонных смол, в нежном прикосновении легких тканей, в сладостной
музыке, в тонком вкусе красного искристого вина, играющего в чеканном нинуанском потире, — он любил также гладить суровые гривы львов, бархатные спины черных пантер и нежные лапы молодых пятнистых леопардов, любил слушать рев
диких зверей, видеть их сильные и прекрасные движения и ощущать горячий запах их хищного дыхания.
После шипучего все стали садиться за стол. Гости говорили, двигая стульями. Пели и сенях певчие, играла
музыка, и в это же время на дворе бабы величали, все в один голос, — и была какая-то ужасная,
дикая смесь звуков, от которой кружилась голова.
Так, в
музыке нравятся нам нередко
дикие аккорды, уклоняющиеся от правил музыкальной гармонии, но удачно выражающие какой-нибудь действительно существующий диссонанс в природе; между тем нам дерет уши, а вовсе не производит приятного впечатления, нечаянно сделанная ошибка, когда артист возьмет одну ноту вместо другой.
Единая мысль разбилась на тысячу мыслей, и каждая из них была сильна, и все они были враждебны. Они кружились в
диком танце, а
музыкою им был чудовищный голос, гулкий, как труба, и несся он откуда-то из неведомой мне глубины. Это была бежавшая мысль, самая страшная из змей, ибо она пряталась во мраке. Из головы, где я крепко держал ее, она ушла в тайники тела, в черную и неизведанную его глубину. И оттуда она кричала, как посторонний, как бежавший раб, наглый и дерзкий в сознании своей безопасности.
Как часто, пёстрою толпою окружён,
Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,
При шуме
музыки и пляски,
При
диком шёпоте затверженных речей,
Мелькают образы бездушные людей,
Приличьем стянутые маски...
Чуть не ежедневный пир на весь мир, роговая
музыка, цыганы, песенники, медвежья травля, конские скачки, кулачные бои,
дикий разгул — вот в каких занятиях «отдыхал на лаврах» герой чесменский.
Мой сынишка в
диком восторге. Он бьет ножками, хлопает в ладоши и визжит. Эта
музыка ему совсем по душе.
Очарованная этой
дикой, нечеловеческой
музыкой, «проезжающая», казалось, оцепенела навеки.
Один такой случай я хорошо помню. Не знаю, почему вдруг смолкла
музыка наверху и наступила тишина, необычайная для этого времени; не знаю, не обратил внимания, вероятно, что делали гости, собравшись у стены, залитой светом елки. Помню только самого Нордена. Вероятно, он был пьян, потому что и борода его, и волосы были в беспорядке, и выражение лица у него было
дикое и странное. Он стоял посередине комнаты и, потрясая кулаками, яростно вопил...
Но теперешний мой
дикий сосед такую положительную
музыку завел, что я никогда ни такого обширного диапазона, ни такого темпа еще не наблюдал и не слыхивал: точно как будто сильный густой рой гудит и в звонкий сухой улей о стенки мягко бьется.
И, уже леденея от холода, словно открылось окно наружу, в мороз и тьму зимней ночи, совсем позабыв о недавнем вечере с его танцами и
музыкой, весь отдаваясь чувству
дикой покорности и тоски, я медленно показал ему рукой на дверь и по-вчерашнему, в темноте, направился к выходу.
Музыка оборвалась, но тот
дикий, обезумевший от вина, продолжал еще гикать; видимо, кто-то, шутя или серьезно, зажимал ему рот рукою, и сквозь пальцы звук прорывался еще более отчаянным и страшным.